Наша синагога расположена в бомбоубежище. На табличке слева от двери написано: «Убежище № 13. Для открытия в экстренных случаях звонить в центр по экстремальным ситуациям». Но, слава Богу, таких экстремальных ситуаций, чтобы надо было открывать бомбоубежища, в городе пока не происходило, поэтому по будням наша синагога, как правило, закрыта, и прихожане молятся кто где. Только за час, за полчаса, а иногда за пятнадцать минут до наступления Субботы раввин Миша с приглушенным лязгом отодвигает задвижку, открывает железную дверь и гулко идет по длинному подземному коридору. Миша поворачивает круглый черный выключатель, и еще до того, как, отдрожав и отморгавшись спросонья, зажгутся на потолке длинные лампы дневного света, хватает висящее на спинке скамейки полотенце и вытирает с доски. Несколько лет назад соседняя школа иногда проводила в убежище уроки, после уроков на доске оставались всякие слова. Уроки давно прекратились, а вытереть школьную доску начисто, как вам, должно быть, известно, невозможно, можно только размазать мел, но Миша каждый раз, зайдя в синагогу, зачем-то вытирает с доски. Потом он вынимает из шкафчика под бимой скользкие белые скатерти и бросает их на столы. И тут появляются люди. Кто-то передвигает скамейки, кто-то подметает. Звенят, падая в копилку, предсубботние медяки. Синагога начинает жить.
читать полностью

Козлевич баловался в институте карандашом и кистью и знал цену своим рисункам: три копейки. Для новых, огромных впечатлений новой жизни нужен был совершенно новый инструмент.

«Через час, – писал Козлевич своим новым инструментом, – солнце финиковой долины бросит на звонкую землю поддон, поставит на этот поддон ногу и будет давить. Я жду тракториста в сторожке на краю поля, за столом в кофейной и земляной пыли. Между электрическим чайником и коробкой армейских бисквитов лежит молитвенник, раскрытый на странице утренних благословений. Все на этой странице, кроме света и тени, выжжено до пустоты. Нужно рано вставать, благодарить за полости тела и за душу. За бисквит. За ложку кофейной пыли, сваренной в голубой пластиковой чашке. Я допью кофе, и приедет трактор, катя за собой огромный, как колеса финикийских колесниц, барабан черных резиновых трубок. В молитвеннике не написано, как просить, чтобы мне дали другую работу. Через три часа соединения рвущихся трубок я устаю, тракторист называет меня ослом, а я не свой, чтобы его бить. Я выхожу на улицу. Солнце заносит ногу. Мимо распаханных черных борозд, мимо сухого русла бреду к кустарнику. Кустарник живет между полем, которое распахали евреи, и шоссе, по которому неслись колесницы филистимлян. В кустарнике, наверное, гадят. В него втоптана тропинка. Иду по тропинке и вижу среди колючих ветвей плотное, чужеродное.

На крошечной полянке стоит, ростом мне по грудь, базальтовый идол. Коренастый, бесполый, с лягушачьими лапками и прикрытыми веками. У подножья его в консервной банке шевелятся крупные муравьи. Я уже знаю, что нельзя просить у идола хорошей судьбы на этой земле. Но я жалею его, чудом уцелевшего. В сторожке, в банке, остались три армейских печенья. Я принесу ему…».
читать полностью

Зашли в «Пятерочку».
– О, наши ребята! – воскликнул кавказец-управляющий.
Я не понял, что он имел в виду: нерусскость или похмельную потрепанность наших физиономий? За кассой бледный похожий на кролика гомосексуалист с серебряными кольцами в обоих ушах долго и удивленно смотрел на нас. Он не верил, что бывают бедные евреи и робкие замученные грузины. Как я не верил, что голубой – кассир в магазине для бедных, а не солист балета. Если меньшинства не понимают друг друга, что же ждать от большинства?
Мы купили коньяк и по ледяным буграм доковыляли до маршрутки. Водитель, дагестанец в темном, курил за рулем. За тридцать лет в Израиле я привык к востоку яркому.
Где здесь туалет? Да зайди за сугроб. В двух шагах от остановки, на стоянке конторы, полной гладких черных машин, мне пришлось встать на колени между Тойотой и невысоким сугробом. Я стеснялся оставить след на снегу, боялся, что мокрый снег запятнает колени, что чиновники, чьи голоса я слышу, окликнут меня. Но ни на снегу, ни на брюках следа нет, а чиновники не видят меня, как не видят они бронзового Ленина, указующего туда, где раньше был магазин «Детский мир».
читать полностью